Неточные совпадения
И если доселе всякий человек, как образ первого греховного Адама, искал
плотского, на слепой похоти основанного союза с своею отделенною натурою, то есть с женою, так ныне, после того как новый Адам восстановил духовный союз с новою Евою, сиречь церковью, каждый отдельный человек, сделавшись образом этого небесного Адама, должен и в натуральном союзе с женою иметь основанием чистую духовную
любовь, которая есть в союзе Христа с церковью; тогда и в
плотском жительстве не только сохранится небесный свет, но и сама плоть одухотворится, как одухотворилось тело Христово.
Жениться по
любви… но ведь
любовь чувство преходящее,
плотское!
Катерина Матвеевна(опоминаясь и откидывая волоса). Нет, да что я!
Любовь, как вы понимаете ее, есть
плотское влечение, и вы слишком неразвиты и животны, чтобы понимать меня. Пожалуйста, я вас прошу, оставьте меня. (Облокачивается и читает.)
Называют одним и тем же словом
любовь духовную —
любовь к богу и ближнему, и
любовь плотскую мужчины к женщине или женщины к мужчине. Это большая ошибка. Нет ничего общего между этими двумя чувствами. Первое — духовная
любовь к богу и ближнему — есть голос бога, второе — половая
любовь между мужчиной и женщиной — голос животного.
Он уже не скрывал от себя правды.
Любви в нем не было, даже просто жалости, как ему еще вчера сказала Серафима на террасе… Не хотел он и жалеть… Вся его страсть казалась ему чем-то грубо-плотским.
Ведь он уже каялся себе самому, что и эта
любовь была тайно-плотская.
Животная личность страдает. И эти-то страдания и облегчение их и составляют главный предмет деятельности
любви. Животная личность, стремясь к благу, стремится каждым дыханием к величайшему злу — к смерти, предвидение которой нарушало всякое благо личности. А чувство
любви не только уничтожает этот страх, но влечет человека к последней жертве своего
плотского существования для блага других.
Я вхожу в жизнь с известными готовыми свойствами
любви к миру вне меня;
плотское мое существование — короткое или длинное — проходит в увеличении этой
любви, внесенной мною в жизнь, и потому я заключаю несомненно, что я жил до своего рождения и буду жить, как после того момента настоящего, в котором я, рассуждая, нахожусь теперь, так и после всякого другого момента времени до или после моей
плотской смерти.
Но зачем же одни проходят быстро, а другие медленно? Зачем старик, засохший, закостеневший нравственно, неспособный, по нашему взгляду, исполнять закон жизни — увеличение
любви — живет, а дитя, юноша, девушка, человек во всей силе душевной работы, умирает, — выходит из условий этой
плотской жизни, в которой, по нашему представлению, он только начинал устанавливать в себе правильное отношение к жизни?
Жизнь понимается не так, как она сознается разумным сознанием — как невидимое, но несомненное подчинение в каждое мгновение настоящего своего животного — закону разума, освобождающее свойственное человеку благоволение ко всем людям и вытекающую из него деятельность
любви, а только как
плотское существование в продолжении известного промежутка времени, в определенных и устраиваемых нами, исключающих возможность благоволения ко всем людям, условиях.
Если бы боги сотворили людей без ощущения боли, очень скоро люди бы стали просить о ней; женщины без родовых болей рожали бы детей в таких условиях, при которых редкие бы оставались живыми, дети и молодежь перепортили бы себе все тела, а взрослые люди никогда не знали бы ни заблуждений других, прежде живших и теперь живущих людей, ни, главное, своих заблуждений, — не знали бы что им надо делать в этой жизни, не имели бы разумной цели деятельности, никогда не могли бы примириться с мыслью о предстоящей
плотской смерти и не имели бы
любви.
Довольно мне знать, что если всё то, чем я живу, сложилось из жизни живших прежде меня и давно умерших людей и что поэтому всякий человек, исполнявший закон жизни, подчинивший свою животную личность разуму и проявивший силу
любви, жил и живет после исчезновения своего
плотского существования в других людях, — чтобы нелепое и ужасное суеверие смерти уже никогда более не мучило меня.
Глядя вне себя на
плотские начала и концы существования других людей (даже существ вообще), я вижу, что одна жизнь как будто длиннее, другая короче; одна прежде проявляется и дольше продолжает быть мне видима, — другая позже проявляется и очень скоро опять скрывается от меня, но во всех я вижу проявление одного и того же закона всякой истинной жизни — увеличение
любви, как бы расширение лучей жизни.
Нам кажется сначала, что с этого отношения нашего к миру и начинается наша жизнь, но наблюдения над собой и над другими людьми показывают нам, что это отношение к миру, степень
любви каждого из нас, не начались с этой жизнью, а внесены нами в жизнь из скрытого от нас нашим
плотским рождением прошедшего; кроме того, мы видим, что всё течение нашей жизни здесь есть ничто иное, как неперестающее увеличение, усиление нашей
любви, которое никогда не прекращается, но только скрывается от наших глаз
плотской смертью.
Только если бы люди были боги, как мы воображаем их, только тогда они бы могли любить одних избранных людей; тогда бы только и предпочтение одних другим могло быть истинною
любовью. Но люди не боги, а находятся в тех условиях существования, при которых все живые существа всегда живут одни другими, пожирая одни других, и в прямом и в переносном смысле; и человек, как разумное существо, должен знать и видеть это. Он должен знать, что всякое
плотское благо получается одним существом только в ущерб другому.
— Ужели я способен на подобную низость? — спрашивал он самого себя. — Ужели моя
любовь, сотканная из поклонения и уважения, омытая слезами, удобренная отречением, могла вырасти в
плотское чувство и сделаться причиной нравственного падения для меня и для любимого мною существа? Возможно ли, что, любя графиню Конкордию как неземное создание, я могу соблазниться ею, как женщиной?.. Конечно, нет!
Вот соображение, которое останавливало графа Иосифа Яновича Свянторжецкого. Да иначе и быть не могло.
Любви не было вообще, вероятно, в сердце этого человека; к княжне Людмиле Васильевне он питал одну страсть,
плотскую, животную и тем сильнейшую. Он должен был взять ее, взять во что бы то ни стало, препятствия только разжигали это желание, доводя его до исступления.
Он хотел было разразиться против Зарудина целой филиппикой на тему о том, что женщина не вещь, что она не может быть всецело собственностью мужчины, что слова «моя», «принадлежит» и «потеряна» недостойны развитого человека, что
любовь чистая, братская, дружеская
любовь может быть совершенно честно питаема и к замужней женщине, не оскорбляя ни ее, ни ее мужа, что отношения к женщинам не должны ограничиваться лишь узкою сферою
плотского обладания, что, наконец, это последнее должно играть наименьшую роль среди людей развитых, образованных.
Он заставил себя полюбить ее иною, высшею, нежели обыкновенная,
любовью; выбросил из нее всякое присущее ей
плотское чувство и в ее счастье стал находить свое, переживал за нее и вместе с нею сладость
любви ее к его другу Шатову, за нее переносил муки ревности, о которых она, наивная и чистая, пока не имела ни малейшего понятия.
Воспитанная, как многие девушки того времени, на священных книгах, следовательно, религиозно настроенная, княжна додумалась, что это чувство к ней со стороны названого брата и есть именно та евангельская
любовь, которая выражается тем, что любящий должен душу свою положить за друга своего, что это чувство именно и есть такое, которое даже не нуждается во взаимности, которое выше этого все же
плотского желания, а находит удовлетворение в самом себе, именно в этом твердом решении положить свою душу за друга.
Он имел присутствие духа вынуть из кармана записку со словами: «Измена — смерть
любви», вложил ее в уже похолодевшую правую руку молодой девушки и тогда только вышел, бросив на лежавшую последний взгляд. Этот взгляд выражал не сожаление, а лишь неудовлетворенное
плотское чувство.
Салтыкова инстинктивно поняла, что если Костя любит такую девушку, то любит иной, чистой, недоступной ее пониманию
любовью, а следовательно, ее
любовь, земная,
плотская может внушить ему только отвращение.
Вывод же, который можно сделать из этого, тот, что надо перестать думать, что
любовь плотская есть нечто особенно возвышенное, а надо понять, что цель, достойная человека, — служение ли человечеству, отечеству, науке, искусству ли (не говоря уже о служении Богу) — какая бы она ни была, если только мы считаем ее достойной человека, не достигается посредством соединения с предметом
любви в браке или вне его, а что, напротив, влюбление и соединение с предметом
любви (как бы ни старались доказывать противное в стихах и прозе) никогда не облегчает достижение достойной человека цели, но всегда затрудняет его.
Идеал христианина есть
любовь к Богу и ближнему, есть отречение от себя для служения Богу и ближнему;
плотская же
любовь, брак, есть служение себе и потому есть во всяком случае препятствие служению Богу и людям, а потому с христианской точки зрения — падение, грех.